Серия терактов в Париже показала, что террористы внешне могут совсем не выделяться. По крайне мере трое из боевиков вообще были гражданами Франции. Чем отличаются джихадисты от нормальных людей, по какой логике они действуют — с помощью исследований в области психологии разбиралась «Лента.ру». Исследователи предпринимают попытки проникнуть в особенности психологии террористов, хотя актуальных и полноценных научных трудов на эту тему по-прежнему нет, поэтому приходится прибегать к обобщающим. Так, сотрудники американского ФБР опубликовали на эту тему статью в научном журнале Violence and Gender.

Специалисты считают насилие психологической потребностью членов ИГ, отмечая его целенаправленность, скоординированность и хладнокровность. Террористы «Исламского государства» (запрещено в России) практикуют так называемое «инструментальное насилие», пытаясь добиться конструктивных, на их взгляд, целей. Отвергая ненасильственные методы, они действуют посредством наихудших возможных инструментов.

Сочетание эмпатии и хладнокровия в отношении жертв позволяет предположить, что боевики являются психопатами. По мнению ученых, в пользу этого говорит полное отсутствие чувства вины и подчеркнутая театральность, с которой джихадисты подают свои преступления. Однако как отмечают исследователи, психопатов в террористических организациях единицы — обычно к боевикам присоединяются психически здоровые люди.

Важная черта, присущая большинству джихадистов — нарциссизм. Часто они идут в боевики, руководствуясь не политическими и идеологическими мотивами, а для того, чтобы реализовать свои психологические потребности. Специалисты отмечают, что джихад и убийства для этих людей — всего лишь «зеркала», подтверждающие факт собственного бытия. Лидеры утоляют жажду внимания за счет управления «халифатом», рядовые бойцы довольствуются тем, что видят достижимость идеального, на их взгляд, мира, и тем, что они — его неотъемлемая часть.

Возникает закономерность: чем чаще боевики прибегают к чрезмерному насилию, тем громче они заявляют о своей деятельности. С момента провозглашения «халифата» (и несколько раньше) боевики ИГ воспринимают террор и его видеосъемку как нечто нормальное и эффективное. Легитимизация террора обеспечивается двумя факторами: субординацией, то есть подчинением лидеру, и нежеланием видеть в своих жертвах людей.

В 1963 году автор теории «шести рукопожатий», американский психолог Стэнли Милграм подтвердил правильность этой схемы, доказав, что необходимость повиновения авторитетам укоренилась в сознании людей настолько глубоко, что в большинстве случаев они продолжают выполнять указания лидера или начальника, несмотря на моральные страдания, причиняемые в результате этого другим людям, и сильный внутренний конфликт, сопутствующий их деяниям. Впоследствии эксперимент повторили в Нидерландах, Германии, Испании, Италии, Австрии и Иордании и ряде других стран. Результат был тем же.

Имеет место и деперсонализация: участники террористической группы перестают воспринимать себя как личности, что приводит к сплочению боевиков и готовности многих из них пожертвовать своими жизнями. В опубликованной в журнале Journal of Personality and Social Psychology в 1994 году знаковой работе американских психологов конфликт отдельных индивидуумов с обществом рассматривается как когнитивная схема, основанная на семантической связи несовместимых значений. Причем выделяются как когнитивные, так и мотивационные факторы.

Другой вопрос — что делает людей такими? Еще в 2006 году американские психологи опубликовали статью в журнале Journal of Child and Family Studies. В ней они отметили, что жестокость порождает другая жестокость: дети, с которыми сурово ведут себя родители и учителя, вырастают агрессивными. Кроме того, недавние исследования, о которых писала «Лента.ру», показали, что дети религиозных родителей могут быть жадными, жестокими и нетерпимыми.

В случае с ИГ и вступающими в эту организацию бойцами выявленные закономерности играют важную роль: недавние жертвы вырастают с уверенностью, что теперь в позиции жертвы должны быть другие.

На ожесточении джихадистов сказывается и биохимия. Американские ученые, опубликовавшие работу в Proceedings of the National Academy of Sciences, выяснили, что когда люди находятся внутри какой-то группы, у них повышается уровень гормона окситоцина. Результат — улучшение настроения, усиление морального духа внутри группы. С другой стороны, этот же процесс провоцирует агрессию в отношении всех, кто вне группы. Таким образом, самоидентификация себя с джихадистами заставляет человека демонизировать остальных и не считать их за людей.

Особенно значима в контексте группы религиозность. Исследователи из США опубликовали статью в Psychological Science. В ней они утверждают, что при несовместимости религиозных ценностей и ограниченности ресурсов люди одной религии склонны к агрессивности в отношении представителей другой религии. Это происходит, даже если последствия такой агрессии нанесут серьезный ущерб тем, кто наносит удар первым.

Эсхатология, заявления о том, что ИГ приближает конец света — важная часть доктрины ИГ, также обуславливающая поведение членов организации. Так, проведенные в области психологии социальных ситуаций эксперименты показали, что субъективно переживаемый дефицит времени (когда временная перспектива сужена до границы между настоящим и будущим) резко повышает вероятность агрессии. Если перспективу сузить исключительно до настоящего, можно достичь максимального уровня агрессии среди отдельной группы.

Месть — тоже один из движущих террористами мотивов, но она, по мнению ученых, опубликовавшихся в Journal of Personality and Social Psychology, на самом деле не приносит облегчения, поскольку лишь увеличивает уровень гнева и страданий. Аналогичная ситуация наблюдается и с другой стороны: европейцы требуют найти террористов и проецируют свой гнев на беженцев. Но даже если принять радикальные меры в отношении мигрантов, облегчения не произойдет — сработают все те же механизмы.

Владимир Корягин

Последнее очередное предупреждение: что нового показал парижский теракт в тактике боевиков

Бойня в Париже в очередной раз поставила перед всеми нами вопрос о том, куда движется мир. Террористическая опасность возникла не вчера, но она заметно трансформировалась в последние годы. Не присутствуем ли мы при зарождении терроризма нового поколения — методов стратегического подавления западной цивилизации?

Уровни террора

Прежде чем говорить о терактах, неплохо бы понять, на каких уровнях они вообще могут планироваться. Обозначим цели терактов — тактические, оперативные и стратегические.

На тактическом уровне теракт как явление изучен даже слишком хорошо. Это акция, вписанная, пусть даже чисто условно, в некую сверхидею о том, что надо бы запугать население противника и заставить его что-нибудь сделать. Дать денег? Освободить товарищей из кутузки? Дальше фантазия обычно иссякает.

Поначалу для этого брались заложники, теперь все чаще террористы покупают себе билет в один конец (и нередко с технологической гарантией в виде «пояса шахида»). Соответствующим образом осуществляется планирование и готовятся кадры.

Теракт оперативного уровня выглядит примерно так же, за исключением масштабов и резонанса. А вот проектируется и используется по-другому: это расчетливая акция вполне рефлексивного и пригодного к сложному планированию субъекта, который добивается перевеса в войне. Тут требуются, во-первых, сама война как процесс, включающий ряд игроков со своими интересами, и имеющая начало и конец, во-вторых, развитая субъектность и четкое планирование со стороны террористов, в-третьих, понимание того, как оперативный теракт ляжет в канву выигранной кампании.

Скажем, оперативным по своей задумке и результату был хорошо запомнившийся россиянам захват заложников в Буденновске летом 1995 года. Вряд ли Басаев ожидал столь громкого успеха, но во всяком случае задачи дезорганизовать российскую систему управления и нанести моральную травму всему населению противника ставились изначально — и были достигнуты в рамках стратегии победы в первой чеченской войне. А вот теракты на Дубровке и в Беслане, хотя и явно воспринимались авторами как оперативные, таковыми не являлись: война, в которую они вписывались, уже была проиграна, и планировщики не контролировали ход кампании.

Стратегический уровень терроризма еще только намечается на поле боя. Он связан с тем ущербом, который сама наносит себе цивилизация, со звериной серьезностью озаботившаяся борьбой с террором — своего рода «налогом на развитие». Отвлекая ресурсы на обеспечение безопасности, воздвигая преграды на пути движения людей (контроль в аэропортах и на вокзалах) и капиталов (борьба с «финансированием терроризма» и «отмыванием денег»), обобщенный Запад (включающий в себя США, ЕС, Россию, часть вестернизированных развивающихся стран типа Бразилии и определенным образом — Японию) довольно активно роет яму своим же исконным европейским принципам, построенным на непрерывном прогрессе общества и защите свобод личности.

Скажем, теракт 11 сентября 2001 года планировался как оперативный в войне «Аль-Каиды» с США. Однако по своим последствиям он стал во многом стратегическим. Это видно по объему организационных усилий, кадров, ресурсов и нервов, затраченных после 9/11 хотя бы только на одну лишь авиабезопасность. А ведь контроль усилился не только в авиаперевозках — с соответствующей нагрузкой на экономику. Поэтому хитрый и расчетливый игрок, создающий нарастающее террористическое давление на противника (или его искусную иллюзию), может дерзнуть поиграться и в эти игры богов. Тут счет идет на десятилетия, и реальные результаты будут пожинать только потомки — зато полной горстью.

Гибридный террор

Глядя на то, как работали террористы в Париже, на ум приходит одна очень неприятная аналогия. Нет, как говорится, еще не завтра, но уже, возможно, скоро...

Дело в том, что в 1990-е был создан ряд гибридных моделей возможной террористической войны против развитого глобализованного государства. Такое государство в состоянии выдержать практически любой единичный теракт, даже с применением ОМП и «грязной бомбы» — ресурсов и технологий хватит. Но как оно отнесется к борьбе с роем?

Наиболее подробно (из числа открытых публикаций) этот сценарий, получивший наименование «насыщающего террористического нападения», изложил ленинградский социолог и военный историк Сергей Переслегин (статья «К оценке геополитического положения Европы», 1996 год).

Суть сводится к длительному (недели, несколько месяцев) распределенному давлению на элиты страны посредством постоянного потока дешевых «одноразовых» тергрупп с задачей уничтожения исключительно мирного населения по методу «кого попало». Тергруппы — расходный материал. Никаких требований и условий не выдвигается. Военные и государственные объекты не атакуются, хитрых и сложных планов против инфраструктуры (кроме возможного применения биологического оружия в крупнейших аэропортах) не конструируется. Расчет строится на эффективности длительного фонового давления на обывателя, попадающего на фронт сразу с порога своей квартиры и знающего, что воюют лично и только против него.

Заметьте, как смешиваются уровни: чисто тактические, «тупые» по замыслу и исполнению теракты увязываются по месту и времени в тотальную битву, цели которой носят как минимум оперативный, а то и стратегический характер.

Результатом становится паралич системы безопасности, резкое увеличение расходов на «борьбу с террором» (при, прямо скажем, не повышающейся, а в ряде случаев и падающей ее эффективности), нарастание медийной истерии и паники в обществе. На больших горизонтах наступает потеря глобализованным обществом конкурентных преимуществ (за счет отказа от свобод трансграничных перемещений и вообще от свобод).

В конечном итоге развивается острый политический кризис с падениями правительств и попыткой «купить» у террористов мир любой ценой, лишь бы все это прекратилось (вспоминаем еще раз Буденновск). Вопрос: найдутся ли желающие продавать мир, да и будут ли среди них те, кто способен остановить запущенный процесс?

Эти предложения «за противника» вызывали недоумение в 1990-е (откуда что возьмется, они же дикие?) и опасения в 2000-е (а ведь уже почти могут попробовать!). Сейчас остался только один вопрос: когда?

Безопасность в степени безопасности

Пока рано говорить, закончилась ли террористическая волна в Европе, запущенная в ночь на 14 ноября в Париже. Одно ясно: в рамках единой, хоть и локализованной операции террористы успешно пользовались типовым инструментарием «насыщающего воздействия». Сколько времени у них уйдет на то, чтобы поднять временную рамку операции с часов до дней или недель, а территорию охвата — с одного города до нескольких европейских стран?

Основным аргументом «против» всегда была низкая культура планирования радикальных исламистов. В последнее время этот довод выглядит все более бледным. В конце концов, пресловутое «Исламское государство» активно усваивает передовые медийные и сетевые технологии Запада. Из-за чего оно, собственно, и приобрело такую известность — в той же Сирии сидит еще с десяток группировок таких же дремучих «бармалеев», но их бесчинства остаются за кадром, в то время как лидеры ИГ (или их консультанты) сознательно делают из своей «франшизы» медийный продукт, рассчитанный на западную аудиторию.

Усвоили новые медиа — усвоят и старую штабную культуру. А то еще поможет кто-нибудь с этого берега. Ведь история любит разыгрывать одни и те же сценарии в разных декорациях, и успех полковника Томаса Лоуренса Аравийского легко может повториться.

Тогда даже совсем не хочется думать о том, что окажется хуже. Захлестнувшая Запад волна террора против мирного населения, не спадающая месяцами? Или то, во что превратится западная цивилизация, ставшая на путь тотального антитеррористического контроля и ограничения свобод собственного населения — во имя его же, населения, спокойствия? Последнее удушит Запад как цивилизацию ничуть не менее эффективно, чем террористическое нападение (а возможно и надежнее).

Константин Богданов

Не преувеличивая: уровень террористической угрозы весьма высок, но это не повод для паники

Террористическая атака в Париже заставила задуматься о возможности повторения французских событий в Москве — ведь Россия ведет против запрещенного в стране «Исламского государства» военные действия в Сирии. «Лента.ру» попыталась разобраться в том, насколько наша страна готова к возможной новой волне террора.

Смена цели

Терроризм, целью которого все чаще становятся не хорошо защищенные объекты (самолеты, аэропорты, вокзалы и прочие элементы инфраструктуры), а обычные граждане, занятые своими житейскими делами, все больше соответствует своему исходному предназначению: воздействию страхом как на население, так и на государственные структуры. Стратегия «насыщающего террористического нападения», построенная на действиях роя терргрупп против мирного населения, может обессмыслить принимаемые меры безопасности просто потому, что невозможно защитить все публичные места: от парков и театров в мегаполисах до пляжей на курортах и отдаленных деревень или дачных поселков.

По крайней мере именно так ситуация выглядит на первый взгляд, и очевидно, что при применении классических подходов к предотвращению угрозы, эта стратегия грозит парализовать государство, заставив кратно повысить расходы на безопасность и фактически превратить людей в заключенных, всюду передвигающихся под контролем вооруженных сотрудников спецслужб. Альтернатива — покупка мира на условиях террористов, что означает поражение в войне и перспективу новой, еще более беспощадной серии атак.

Но не все так однозначно.

Любое действие вызывает противодействие

«Если исходить из того, что вал "насыщающего терроризма" неизбежен, то, действительно, выхода нет — мы получаем классическую воронку с постепенным сокращением числа вариантов реакции, все более плохих с точки зрения индивидуума, общества и государства, — прокомментировал ситуацию «Ленте.ру» специалист, профессионально занимающийся изучением террористических угроз. — Однако я совершенно не уверен в неизбежности подобного исхода. Попытки, разумеется, будут, более того — в атаках, подобных недавно прогремевшей банде GTA и ряду других, мы уже сейчас видим пробы такого рода, но любое действие вызывает противодействие».

Главный ресурс любых боевых действий, в том числе и террористических атак, — люди, причем люди мотивированные и обладающие определенной базовой подготовкой. «Проблема террористов в невозможности организовать "идеальный теракт" — когда весь путь от замысла до исполнения проходит один человек, ни с кем не обмениваясь информацией. Времена одиночек прошли, и каждый контакт между террористами в разы повышает вероятность того, что они привлекут внимание спецслужб, — отметил источник. — В итоге задача становится технической: система добывания информации спецслужб и правоохранительных органов, от резидентур ГРУ и СВР на других континентах до осведомителей опера местного ОВД, должна обеспечивать математическое ожидание обнаружения угрозы, достаточное для ее предотвращения».

По словам специалистов, подобные задачи имеют математические решения, позволяющие оценить вероятность перехвата информации до того, как она реализуется в виде теракта. Впрочем, большинству офицеров «на земле» требуются не формулы, а системные действия, повышающие эффективность их работы.

«Вариантов много. Так или иначе, в большинстве случаев они сводятся к увеличению объема обрабатываемой информации и повышению эффективности этой обработки. Сюда входят как чисто технические вещи — от камер до суперкомпьютеров, так и агентурные приемы, позволяющие создать сеть осведомителей в сколь угодно враждебной и непримиримой среде», — добавил собеседник.

Паутина

Угрозу исламского терроризма для России по своему генезису можно разделить на два основных направления: внутреннее, связанное с распространением радикальных идей в мусульманских регионах России, и внешнее — проникновение радикалов в ряды мигрантов, прибывающих в Россию из-за рубежа. Наибольшую угрозу, по мнению специалистов, представляет второе направление, особенно с учетом слабоконтролируемого въезда на территорию РФ из бывших советских республик Средней Азии.

«Единственная среднеазиатская страна, с которой имеет смысл сохранять режим свободного перемещения через границу, — это Казахстан, где уровень жизни в целом сравним с российским и миграционные потоки, во-первых, незначительны, а во-вторых, вызваны в основном родственным обменом и развитием экономических связей, — говорит собеседник «Ленты.ру». — Однако для сохранения такого обмена по югу Казахстана придется строить полноценную охраняемую границу и решать проблему одновременного ввода визового режима въезда на территорию России, Белоруссии и Казахстана из других советских республик Средней Азии, что трудно себе представить в сложившейся системе взаимоотношений в рамках Таможенного союза, ЕАЭС и ОДКБ». При этом, как отметил собеседник «Ленты.ру», на сегодняшний день режим въезда регулируется комплексом соглашений, заключенных в рамках СНГ.

Источник отметил, что мигранты, прибывающие в РФ, контролируются гораздо лучше, чем европейские потоки мигрантов из стран Африки и Ближнего Востока. «По сути, это наши соотечественники. Естественно, мы знаем таджикскую или узбекскую миграцию намного лучше, чем немецкая полиция — сирийскую или ливийскую. Мы лучше понимаем людей, территорию, язык, менталитет — это уже позволяет создать базу для работы, — подчеркнул специалист. — Вместе с тем, конечно, этого недостаточно — информации никогда не бывает достаточно. Есть сотни и тысячи претензий к существующей системе как внутри нас самих, так и к работе коллег из других ведомств, но эксцессы, подобные происходящим в ЕС, когда на территорию въезжают множество людей по подложным документам под чужими именами, — у нас невозможны».

Тем не менее число задержанных по подозрению в связях с радикалами среди мигрантов резко увеличилось. «Да, степень угрозы определенно возрастает, равно как и вероятность кого-то пропустить, что служит одной из главных причин для требований ужесточить правила въезда», — считает эксперт.

На внутреннем направлении главное достижение спецслужб — фактическое взятие под контроль радикальной активности в традиционно мусульманских регионах России. «Та же кавказская проблема, если мы посмотрим внимательно, в основном сводится к преступлениям общеуголовного характера, а проявления радикализма, имеющие в основе сложный комплекс причин, в первую очередь социальных и экономических, практически локализованы Северным Кавказом: московские радикалы чаще представлены выходцами из Средней Азии, — объясняет собеседник. — При этом в Поволжье подобную угрозу тем более не стоит преувеличивать: на фоне общего светского, секуляризованного и достаточно малоактивного общества в этих регионах любая новая "радикальная звездочка", местная или пришлая, засияет ярким светом для всех местных сотрудников полиции и спецслужб, кто хотя бы в какой-то степени соответствует занимаемой должности». Вместе с тем необходимо отметить, что сам факт обнаружения соответствующей активности полицией или спецслужбами еще не означает гарантированного обезвреживания пособников радикалов: и в Поволжье, и на Северном Кавказе они в ряде случаев пользуются покровительством местных властей.

По мнению источника, наибольшую угрозу представляют сегодня недостаточно контролируемые сообщества мигрантов из-за рубежа. «Их "просвечивают" разными методами, но там хватает темных углов, где можно спрятать что угодно, — признал специалист. — С другой стороны, работа не останавливается, и сегодня мы знаем больше, чем вчера, а завтра будем знать еще больше. Кроме того, варясь в собственном соку, организовать теракт или серию терактов непросто, а любая внешняя активность, напомню, повышает вероятность попасть в поле зрения МВД или ФСБ».

Повышать эффективность контртеррористических мер можно разными способами, однако у каждого варианта есть своя цена. Неограниченный рост полномочий спецслужб в рамках борьбы с терроризмом может обернуться формированием полицейского государства, представляющего для своих граждан не меньшую опасность, чем радикальная теократия. Однажды запущенная машина с чрезвычайными полномочиями спецслужб самостоятельно не остановится. Весьма вероятно, что после победы над исламским терроризмом, поиск врагов продолжится, а это угрожает уже обществу как таковому: контролировать спецслужбы в этих условиях практически невозможно.

Ставка на технические методы решения проблемы, на увеличение числа охраняемых зон и расширение системы контроля также чревата чрезмерным усилением влияния спецслужб. Помимо того, что это потребует серьезных расходов, понадобятся и серьезные психологические изменения в обществе, которому придется привыкать к жизни по законам «военного времени». Вместе с тем ни тот, ни другой вариант не предопределены: потенциал российских спецслужб в борьбе с террористической угрозой на собственной территории можно оценить как самый высокий в мире, если не считать постоянно воюющий Израиль.

«Спокойной жизни не будет. Мы — мишень не в меньшей степени, чем Евросоюз, и пробовать Россию на прочность будут часто и долго. Никаких гарантий дать нельзя, но если сравнивать степень угрозы у нас и в ЕС, то потенциал для продолжения атак в парижском стиле по ту сторону границы куда выше, а готовность и способность меняться на ходу — заметно меньше, — подытожил собеседник. — Меняться, впрочем, придется как в случае продолжения борьбы с терроризмом, так и в случае капитуляции перед ним в той или иной форме. Чего точно не получится сделать, так это жить "как раньше". Этого мира больше нет».

Илья Крамник

Опасный предел: удержат ли исламистов союзники на южных рубежах России

Волнения в Кабуле, когда тысячи людей предъявили претензии власти и исламистам, напомнили о том, что Афганистан остается источником проблем для окружающих государств, в том числе и постсоветского пространства. К тому же официальные союзники России на опасном афганском направлении — две самые слабые и проблемные страны региона, Киргизия и Таджикистан. Более того, по уровню конфликтного потенциала обе республики мало чем отличаются от уже давно воюющего Афганистана. «Лента.ру» вспомнила о предложении в Госдуме о закрытии границ со Средней Азией и попыталась разобраться в том, насколько устойчивы южные рубежи России.

Таджикистан

В Таджикистане с 1992 по 1997 год шла гражданская война светской власти с оппозицией, возглавляемой исламистами. Правда, приверженность религиозному фундаментализму для противников правительства была, скорее, изначально данью региональной специфике, но в ходе боевых действий и сложных политических игр таджикская оппозиция еще больше вписалась в зеленый интернационал.

Тогда большой вклад в борьбу с исламистами сделал Ташкент — в частности, доставшаяся по наследству от Советской армии 15-я бригада спецназа Главного разведуправления, имевшая опыт боев в Афганистане, фактически составила костяк вооруженных сил тогдашнего Таджикистана. Боевая задача, как вспоминают ветераны гражданской, была поставлена именно так — «участвовать в восстановлении конституционного строя Республики Таджикистан».

Договориться Душанбе и Объединенную таджикскую оппозицию заставили в основном внешние игроки — Москва, Ташкент, Тегеран и знаменитый полевой командир Ахмад Шах Масуд, лидер Объединенного фронта в Афганистане. Весь мирный период истории этой постсоветской республики оппозиционеры, в частности их глава — руководитель Партии исламского возрождения Сайдулло Нури, показывали, что гражданское примирение для них — не фигура речи.

На какое-то время оппозицию допустили к власти, подразделения боевиков включили в вооруженные силы страны. Но практически сразу новый президент страны Эмомали Рахмонов начал вытеснять из правительства и парламента вчерашних врагов. Пользовавшийся огромным авторитетом Саид Абдулло Нури протестовал, но до последнего напоминал своим сторонникам о том, что мир в стране важнее всего, и не предпринимал действий, направленных на свержение режима.

После смерти Нури поползли слухи, что «устоду» помогли расстаться с жизнью, а давление на сложившую оружие оппозицию усилилось. В 2015 году представители партии в парламент не прошли, а вскоре политические исламисты в Таджикистане были запрещены.

Таким образом Душанбе фактически свел возникший после окончания гражданской войны межтаджикский диалог к монологу — с политической сцены были убраны силы, которые пошли на компромисс и отказались от сотрудничества с радикалами.

Нетрудно понять, что это устраивает в республике далеко не всех. Тем более что с полноценным контролем над всей территорией страны у Душанбе есть определенные сложности. В 2010 году силовые структуры Таджикистана вели в Раштском районе бои с боевиками, возглавляемыми бывшими командирами Объединенной таджикской оппозиции. Спустя два года история повторилась в Горном Бадахшане.

В этом году в республике внезапно поднял мятеж заместитель министра обороны по вооружениям — генерал Назарзода, в прошлом — полевой командир оппозиции. Официальный Душанбе объяснил все происками ПИВТ. Вспышки вооруженной борьбы внутри страны могут объясняться тем, что в республике процветает оружейно-наркотический бизнес, тесно связанный с соседним Афганистаном. Значит, претенденты на власть готовы сотрудничать с внешними силами. А после череды скандалов правительству самому приходится опровергать связи с боевиками «за речкой».

Киргизия и Узбекистан

Исламское движение Узбекистана и после окончания таджикского конфликта не отказалось от планов раскачать обстановку в Средней Азии — в июле 1999 года боевики успешно вторглись в Киргизию. О том, насколько эта республика была готова отражать атаки экстремистов, свидетельствует то, что те сразу же взяли в плен сотрудников министерства нацбезопасности Киргизии. До сентября вооруженные силы республики вытесняли экстремистов — решающую поддержку тут снова оказал Узбекистан. Военно-воздушные силы и спецназ этой страны наносили удары по боевикам, помогая силовикам Киргизии. Правда, Ташкент и тут не афишировал свое участие в боевых действиях против террористов.

После Баткенских событий Киргизия пережила в 2005 и 2010 годах два политических кризиса с государственными переворотами, в результате которых президенты были вынуждены бежать из страны. В 2010 году на юге республики вспыхнули — как сейчас принято говорить — «межэтнические» столкновения между узбеками и киргизами, унесшие жизни нескольких сотен человек. Беспорядки прекратились, но напряженность — специалисты обтекаемо говорят об «узбекском вопросе» на юге Киргизии — осталась. При этом и правоохранительные органы, и эксперты в последние годы уже довольно монотонно — тема приелась — предупреждают о росте числа религиозных радикалов в республике.

В начале 90-х глава Узбекистана Ислам Каримов выступал на митинге исламистов и даже встречался с Тахиром Юлдашевым, тогда руководителем крайне влиятельной религиозной группировки, а в будущем — основателем и главой Исламского движения Узбекистана, активного союзника «Аль-Каиды». Угроза перехвата власти исламистами в Узбекистане была реальной, но Ташкент быстро выдавил из страны опасных активистов.

Установившийся в Узбекистане режим по понятным причинам жестко критиковался западными правительствами и международными правозащитными организациями. Однако Ташкент показал, что противодействие религиозному экстремизму для него — фундаментальная основа национальной безопасности. Подавив в 2005 году андижанский мятеж, к которому были причастны исламисты, Ташкент вызвал недовольство Брюсселя и Вашингтона. В ответ на заявление Госдепа о необходимости проведения «независимого расследования» событий в этом ферганском городе, Узбекистан ответил, что не видит больше оснований для пребывания на своей территории в городе Карши базы ВВС США.

Туркмения

Туркменистан долгое время действительно оставался нейтральным — военные конфликты, устроенные исламистами обошли эту республику стороной. Но с 2015 года боевики в Афганистане вспомнили про своего соседа. «Реальная опасность с афганского направления существует для Туркмении. Там уже несколько месяцев ежедневно происходят перестрелки, озвучены территориальные претензии туркменских талибов к Ашхабаду, в Фариабе и Бадгисе идет концентрация сил. Ситуация очень серьезная еще и потому, что через туркменскую территорию реальна опасность инфильтрации боевиков на территории Узбекистана и Казахстана», — сообщил в феврале этого года востоковед, специалист по Средней Азии Александр Князев.

На подобные оценки Ашхабад реагирует крайне нервно. Так, в октябре МИД Туркменистана распространил заявление по поводу вполне нейтрального высказывания президента Казахстана Нурсултана Назарбаева о напряженной обстановке на границе этой республики с Афганистаном. Андрей Казанцев, директор аналитического центра Института международных исследований МГИМО не так давно прокомментировал доклад подразделения Брукинговского института (одного из ведущих аналитических центров США) в Дохе: «Туркменистан входит в список топ-20 стран, граждане которых воюют в ИГ. Причем он занимает третье место среди всех постсоветских стран, после России и Узбекистана. С учетом количества населения, по этим американским данным получается, что по числу террористов в ИГ в Сирии и Ираке на одного жителя Туркменистан занимает первое место на постсоветском пространстве!»

Союзники

В 2015 году исследователи коммуникационного холдинга «Минченко Консалтинг» опубликовали доклад «Оценка политических рисков для зарубежных инвесторов в странах Центральной Азии: сравнительный анализ». Выводы для стран Центральной Азии были неутешительные. Политические риски эксперты оценивали по 50-балльной шкале — чем выше балл, тем выше риски. Казахстан получил 18 баллов, Туркменистан — 33, Узбекистан — 38, Киргизия — 39, Таджикистан — 43.

В Узбекистане эксперты отметили как потенциально кризисный момент приближение этапа передачи власти действующим президентом Исламом Каримовым, но вместе с тем, по их оценкам, Узбекистан «лучше всего подготовлен к возможному региональному кризису после вывода основного контингента сил западной коалиции из Афганистана за счет наличия сравнительно мощных вооруженных сил, источников инфраструктурного финансирования».

Передний фронт борьбы с религиозным экстремизмом на границах СНГ представлен четырьмя государствами, лишь одно из которых — Узбекистан — обладает успешным и полноценным опытом противостояния исламистам в регионе и необходимыми для этого возможностями. Именно Ташкент воевал в регионе вместе с соседями и в определенной мере — за соседей. Туркменистан долгое время в силу собственной закрытости мог показывать хорошую мину при любой игре — сейчас власти этой республики упоминание об угрозе с юга заметно нервирует.

Два государства относительно недавно пережили острое гражданское противостояние и располагают крайне незначительными вооруженными силами — Киргизия и Таджикистан. В Киргизии еще может сохраняться межэтническая напряженность, а в Таджикистане политическая жизнь представляет собой рецидив гражданской войны. И именно эти две республики являются официальными союзниками России в регионе.

Филипп Прокудин